В годы войны и после нее на территории современного района Химмаш существовал лагерь военнопленных. Следы его отыскать непросто – всего несколько памятников сохранились на Нижне-Исетском кладбище и еще один небольшой мемориал, посвященный венгерским военнопленным, – на улице Черняховского. Жители района, бывшие тогда детьми, еще помнят, как непросто выстраивалась коммуникация с военнопленными и как менялось отношение – от ненависти до принятия и сочувствия. 7 апреля 1992 года, в газете «Уральский рабочий» был опубликован рассказ непосредственного участника событий, работавшего в лагере. Автор – Михаил Александрович Егоров – участник финской войны. Великую Отечественную он начал 22 июня 1941 года вблизи польской границы сержантом артиллерии, оборонял Москву и закончил боевой путь в 1945-м, после разгрома Курляндской группировки, будучи уже начальником штаба полка. У него 17 наград, в том числе три ордена Отечественной войны. После демобилизации в декабре 1946 года возвратился домой в Свердловск и получил направление в МВД, где работал до 1955 года в должностях заместителя начальника Нижне-Исетского лагерного отделения, старшего помощника начальника областного отдела военнопленных и интернированных, начальника отдела Управления № 476. Его рассказ – это рассказ очевидца.

«Ганс» не «Фриц»

К моменту моего прибытия в Нижне-Исетское подразделение заместителем начальника по производству в феврале 1947 г. лагерь объявили на чрезвычайном положении по причине массовой дистрофии и большой смертности военнопленных. Произошло это потому, что гитлеровские вояки крайне истощились в устроенных нашими бойцами «котлах», в длительных боях. А после их пленения и при перемещении огромного контингента сдавшихся наша сторона физически не могла быстро организовать нормальное питание. Но в лагерях порядок с питанием налаживался, пленным выдавалась вполне калорийная норма. Что бросилось мне в глаза – как они питались: сначала суп без хлеба, затем второе, чай, а хлеб ели отдельно, как бутерброд.

В тот момент была раскрыта еще одна "темная" сторона возвращения военнопленных. Из-за неопытности, отсутствия указаний "свыше" наши работники не изучали, кто находился в лагере, что давало "подопечным" полную возможность скрывать своё прошлое, маскироваться под чужими именами. Сами военнопленные стали высказывать нам недовольство: зачем вы отправляете его домой в первую очередь, ведь он не "Ганс", а "Фриц", а этот СС, а этот... Руководство лагеря отменило порядок отправки, усилило "оперативную работу", стали распознавать эсэсовцев, тем более что каждый из них имел под мышкой вытатуированный знак "Лянда".

Короче говоря, все обретало порядок. Однажды пропала жившая в зоне собака. Велико ли происшествие? Но оказалось, что ее съели, и мы посчитали это за признак того, что военнопленные взялись «за поддержание своего здоровья».

Вскоре лагерному контингенту разрешили получение посылок. Присылали их как родственники, так и организации. С начала 1951 г. когда на нашем «попечении» остались одни военные преступники, посылки пошли настоящим потоком. Отдельные «фоны» получали до 15 штук в месяц. В этот период, замечу, хлеб выдавался в столовых уже без ограничений.

Пленные имели собственное «хозяйство»: разводили кроликов, выращивали овощи. Из Германии им присылали семена огурцов, посеяв их, хозяин вывешивал на кусте бирку со своей фамилией.

Вспоминаю анекдотичный случай. В Дегтярской зоне двое немцев за проступок были водворены в штрафной изолятор. Когда один освобождался, его товарищ «фон» передал ему 25 руб., попросив купить кролика, приготовить его и передать в день рождения. Просьбу освобожденный выполнил, но позднее, поссорившись, выпалил приятелю: «Хоть я и не фон, а кошек не ел». Что тут было?! Выяснилось, что вместо кролика он передал кошку.

Западная пресса в те годы пролила немало слез о положении военнопленных в Советском Союзе. На самом деле, условия их содержания и особенно питания были намного лучше, чем для многих наших людей. Например, на рабочих объектах в 11 часов немцы всегда пили кофе, наш же рабочий и запаха его тогда не ведал.

«Командовать будет капитан»

По международной конвенции военнопленные офицеры и генералы могли не работать. Осужденные военные преступники, кем бы они ни были, к физическому труду привлекались в обязательном порядке. В 1949 г. в Нижне-Исетское лаготделение прибыла группа осуждённых военных преступников, и в её составе 22 генерала. Последние сразу повели себя агрессивно: отказались выходить на работу, забаррикадировались в бараке. На место «бунта» прибыл заместитель начальника УВД области генерал-лейтенант М. Кривенко. По его требованию бывшие нацистские генералы выстроились у барака, один из них отдал Кривенко рапорт. В чём дело? Немцы потребовали, чтобы начальником их лагеря поставили советского генерала, каждому из них дали адъютанта или денщика, и кормили «по-генеральски». Кривенко выслушал требование и, указывая на исполняющего обязанности начальника лаготделения, капитана, твёрдо сказал: «Вот вам генерал, он уполномочен решать все лагерные вопросы, а не будете ему подчиняться, примем другие меры». На том «генеральский бунт» и закончился, тем более что немецкие генералы не пользовались авторитетом среди военнопленных, наоборот их не любили и обвиняли: «Из-за вас мы проиграли войну».

На генералов не походил сын известного германского промышленника Круппа фон Болен, он не был воякой с автоматом, фон Болен представлял фирму при штабе Южной группы германских войск, и даже под другой фамилией. «Рассекретили» его сами военнопленные. Похоже, сынку знаменитого капиталиста было небезразлично мнение сограждан о своей фамилии, и он трудился в лагере наравне со всеми. Он отказался досрочно освобождаться по ходатайству своего дяди, когда-то работавшего послом в СССР. По этому вопросу из Москвы специально прилетал полковник, приезжал он ещё раз по письму сестры фон Болена, которая попросила брата отказаться от своей доли наследства. Фон Болен, услышав это, взбесился и просил передать, что за своей долей он вернется сам...

Нам было известно тогда, что в городах Западной Германии стояли стенды с фотографиями их граждан, находящихся на «советской каторге». Наша контрразведка как-то перехватила доклад, в котором «в красках» расписывались лагеря военнопленных в СССР. Указывалось, например, что в одном лагере лечит врач – «грязная русская баба», что там операции делает «монгольский хирург» и т.д. Похоже, что этот доклад послали из Первоуральска, где был и госпиталь, и предполагаемый врач.

Военнопленные, а затем и военные преступники начинали и заканчивали рабочий день не раньше и не позже советских рабочих. С учетом построений и проверок на рабочих объектах они фактически работали еще меньше. Расценки и нормы выработки применялись одинаковые. Так же выдавались наряды-задания, проводились инструктажи по технике безопасности под роспись. Медсанчасти систематически проводили медосмотры и давали заключения о трудоспособности каждого. За правильностью организации труда и соблюдением трудового законодательства вели контроль инженеры и инспектора по труду.

Ошибка младшего лейтенанта

Вот системы оплаты труда, как таковой, не существовало. Применялось денежное вознаграждение. Неизвестно из каких соображений, но Положением о военнопленных предусматривалось денежное содержание одного человека – 456 руб в месяц. Если военнопленный вырабатывал эту сумму, что при нашей «механизации» было очень трудно, ему выдавалось денежное вознаграждение на тяжелых работах – 200 руб., на прочих – 150. Учитывать все нюансы сложно, и не случайно мастера и прорабы воспротивились нашей попытке ввести звеньевой учет выполненных работ. Пытались мы закрывать наряды чохом на завершенный объект – безрезультатно. А необходимость поощрения «ударников» видели все.

На строительстве 4-й обогатительной фабрики в Асбесте начальник производственной части младший лейтенант Подгорный с согласия начальника лаготделения разрешил комплектовать наряды таким образом, чтобы один месяц денежное вознаграждение получала одна бригада, на следующий месяц – другая. Но для этого следовало раздельно составлять табеля, до чего не додумались и на том попались оперативникам. Начальник оперчасти конфликтовал с Подгорным, человеком знающим работу, но нервным и к тому же побывавшим в плену. Осудили младшего лейтенанта на 5 лет.

Для пленных существовал еще один вид поощрения – «материальный». За выполнение нормы выработки на 70 проц. Выдавалось дополнительно 100 г хлеба, а за 101 проц. – хлеб с сахаром. И нередко на вопрос «как дела» немцы живо кричали: «Сто один, господин начальник». На самом же деле при закрытии нарядов в конце месяца иногда и до 70-ти не дотягивало, в результате – нет плана и перерасход продуктов, соответственно – серьезные разбирательства хозорганов с производственными. Но на пленных они не отражались.

В Карпинске при выгрузке цемента военнопленный решил потрамбовать, залез в бункер, провалился и был задавлен сыпучей массой. В березовской шахте им. 1 Мая на следующий день после отпалки новыми взрывчатыми веществами двое интернированных задохнулись в непроветренном забое. На строительстве цеха химаппаратуры Уралхиммаша с высоты 30 м на анкерные болты фундаментов упал военнопленный. Выяснилось, что ему «помогли» соотечественники, заподозрив его в «стукачестве». По той же причине сбили поддоном каменщика с третьего этажа строящегося дома.

В общем, всякое случалось. Но вот нельзя не отметить, так это отношения к порученной работе. Немцы не забывали подчеркивать национальную «марку» аккуратностью, качество и вдумчивостью.

Перед началом строительства каждого объекта проектно-сметную документацию изучал инженер-немец, там он находил немало брака и все исправлял. После этого производилась привязка. На стройплощадке поддерживался образцовый порядок, не допускали, чтобы валялись неиспользованные обрезки досок, кирпич и т.д. Экономили во всем. Три генерала, по своей воле, занимались выдергиванием и выпрямлением гвоздей из разбираемых лесов и щитов, норма – 5 кг в день. По предложению военных преступников стали применять вместо хронически недостающего кирпича камень, добываемый ими же в карьере. Правда, расход раствора увеличился и стены получались шире проектируемых, однако экономически это было выгодно. Обязательств о сдаче объектов наши «подопечные» не брали, зато все сдавали на оценку не ниже «хорошо».

Построили они в нашей области немало: обогатительную фабрику в Асбесте, завод Ферросплавов в Двуреченске, завод РТИ, танкоремонтный завод, Центральный стадион в Екатеринбурге (кроме трибун), облицевали здание горсовета, капитально отремонтировали стадион «Динамо», я уж не говорю о жилье, объектах соцкультбыта, их трудно перечислить.

Мы тоже давали немцам «уроки». Кто из них жив, до сих под, думаю, помнит наши авралы. Как мне рассказывал бывший начальник стройуправления, ныне покойный Полозов, осенней ночью 53-го его подняли по тревоге. На обратном пути из Москвы в Свердловске должен остановиться Чжоу-Эньлай, министр иностранных дел КНР, надо немедленно отремонтировать дорогу к дачам в Истоке, «подлатать» душевые и прочее. Бросили на «прорыв» военнопленных, затратили 75 тыс. рублей, а гость там пробыл всего 3 часа. После этого первый секретарь обкома партии Кутырев дал указание построить в Истоке настоящую правительственную дачу в «стиле сказов Бажова». Начали, а потом, как часто случается, энтузиазм угас. И где-то в начале лета 1955 г. пришла весть: в Свердловск приедут Джавахарнал Неру с Индирой Ганди. Забили тревогу, а тут еще случайно сгорела дача, которую хотели отвести для сопровождающего госте замминистра иностранных дел Кузнецова. «Пожар» строительства «тушили» руками военнопленных, они работали день и ночь, уложившись в срок. Отдыхавшие на Истокской даче многие видные государственные и политические деятели вряд ли знали, кто строил эти хоромы.

При попытке бежать…

Естественно, военнопленные представляли для нас не только рабочую силу. Рано или поздно их нужно было отправлять на родину, и не в наших интересах было отпускать их с чувством ненависти к Советскому Союзу. Воспитательную работу с контингентом вели заместители начальников по политической части и инструкторы по антифашистской работе. Среди военнопленных сформировался определенный актив, создавались антифашистские комитеты. Работали курсы антифашистов. Определенная часть активистов обычно к каким-нибудь политическим мероприятиям на их родине отправлялись туда досрочно. Помню, канцлер Австрии Рааб только еще собирался к визиту в СССР, а мы уже отослали в Москву личные дела на нескольких австрийцев для их досрочного освобождения в порядке «любезности канцлеру». Кажется, именно члены это группы обращались потом в свою демократическую печать с жалобой на то, что их «затаскали» с целью выявления «советских агентов».

За время своей работы я убеждался, как многие военнопленные и даже военные преступники изменяли мнение о нашей стране и относились к нам все более лояльно. О своей дальнейшей судьбе они рассуждали примерно так: «Вернусь я домой, сразу предложат военную службу. Если откажусь, устроят так, что арестуют за нарушение закона и снова предложат: служба или тюрьма. Остается одно – идти в армию». Но встречались и такие, как, например, полковник Хендришке. Он с вызовом заявлял: «Я еще до генерала дослужусь». Не исключено, что дослужился.

Думаю, не один бывший военнопленный вспоминал Урал по чисто личным мотивам, оставляли они здесь свою «любовь» - случайную и настоящую. Не хочу упрекать или оправдывать некоторых наших женщин, но что было, то было. Иной раз интимные отношения заканчивались трагедией. В санчасти Артемовской зоны была застигнута «на месте преступления» врач, жена начальника лагеря, связавшаяся с врачом-немцем, после чего она повесилась. В связи с разоблачением любовных связей одной фельдшерицы с немцем они обоюдно решили уйти из жизни. Она первой выпила сильную дозу люминала и попросила его ударить ножом в сердце. Немец ударил, а сам… порезав руку, добрался до дежурной части и сообщил о происшествии. Домой, надо полагать, он уехал «героем». В Первоуральске оперативники разоблачили группу из трех женщин, «обслуживавших» военнопленных за наличные…

На строительстве ТЭЦ Новотрубного завода один из немцев обнаружил, что колодец ведет в галерею, проходящую через всю территорию завода до забора, через который перебраться совсем нетрудно. Заблаговременно спрятав в галерею костюм и другие вещи, полученные из дому по посылке, он, улучив момент, спустился в колодец. Бригадир это видел, однако промолчал.

Немец перебрался «на волю», у заводской проходной выпил кружку пива, купил сигарет и двинулся в старый Первоуральск, к автобусной станции. По пути он спрашивал у встречных «который час?», «во сколько уходит автобус?». Ему отвечали и никто ничего не заподозрил. Но беглец сам не видел, что за ним следует человек – еще у завода его опознал бульдозерист, который побоялся самостоятельно задерживать, шел следом в надежде, что встретится военный. Так оно и случилось, на пути оказался майор Киселев, он и задержал бывшего разведчика с двадцатитрехлетним стажем.

В начале 1953 г. в Дегтярском лаготделении выявили группу, готовившую побег. В ее состав входила «верхушка» спецконтингента: два полковника, бывшие руководители разведок, адъютант Гитлера майор Гюнше (в своей статье В. Мотревич почему-то исказил фамилию), камердинер фюрера и другие. Побег планировался на 1 мая в расчёте на то, что администрация и охрана будут праздновать. Из двух бараков сделали подкопы, выходившие за пределы зоны. В Дегтярске уже были подготовлены места, где планировалось «пересидеть» время тревоги, затем перебраться в Казахстан. А там с помощью советских немцев-переселенцев раздобыть нужные документы и махнуть за границу. Всю эту операцию должен был возглавить бывший командир авиадивизии ночных истребителей, прославленный в Германии ас, имевший больше наград, чем наш Покрышкин.

Уже сами эти случаи могут подсказать читателю, что не все военнопленные представляли собой смиренных и лояльных людей. В том же Дегтярске при строительстве склада-холодильника залили и заморозили дно котлована и в таком состоянии его намеревались бетонировать. Последствия диверсии нетрудно предугадать. А во время сдачи построенного Дома культуры планировалось устроить короткое замыкание, что вызвало бы загорание всей скрытой электропроводки. Оперативным путем диверсию предотвратили. Для таких вот заговорщиков пришлось строить спецбарак, где их содержали во внерабочее время до самой отправки домой.

Мочили немцы бочки

Все без исключения военнопленные имели право на получение писем на бланках международного Красного Креста. Этим способом посланий пользовались и западные спецслужбы, посылая определённую информацию. Например в одной из зон Первоуральска сообщение о предстоящей смене Г. Маленкова на посту председателя Совмина СССР Н. Булганиным оказалось ровно за два месяца до совершения. Изменения в советском правительстве оценивались с точки зрения, как они отразятся на судьбе пленных. На моих глазах два бывших полковника просто плакали, услышав о смерти И. Сталина. Они считали, что Сталин не будет держать их, как военных преступников 25 лет, отпустит всех раньше. Но полковники ошиблись. Став главой правительства, Н. Хрущёв после соответствующих переговоров с бывшими союзниками и ФРГ «добро» на отправку военнопленных домой взамен на возвращения нескольких тысяч советских граждан, интернированных и плененных фашистами.

Эта «кампания» развернулась с «хрущёвским» размахом - через каждые три дня уходил эшелон. В первую очередь мы отправили контингент из Карпинска, где на добыче угля использовались в основном эсэсовцы, затем из Краснотурьинска и других городов. И так пошло по другим областям, эшелоны с военнопленными растянулись до Бреста. Тут выяснилось, что западная сторона не спешит отпускать граждан СССР. Поступила команда «Эшелоны разгрузить!». В ответ кое-где военнопленные взбунтовались. В Потьме, например, из вагонов высаживали с помощью пожарных машин.

После этого военнопленных решили сосредотачивать на Среднем Урале. Тем более что, скажем, Сталинграде они стали просто нежелательным элементом, так как туда зачастили иностранные делегации. Замечу, что к нам тоже как-то прибыли представители ООН – инженеры-геологи. Конечным их маршрутом был Дегтярский рудник, где гости, полазив по забоям, после душа досыта откушали «русска вотка» и танцевали под патефон с нашими официантками. Лишь один англичанин был трезв, всё щелкал затвором фотоаппарата, даже сумел забраться на балкон соседнего со столовой дома, чтобы сфотографировать «нужное». По словам наших товарищей, фотоплёнку удалось «нейтрализовать», местные горняки сделали вывод, что приезжали к ним «не геологи». Кстати, своих «подопечных» в тот день мы не выводили на объекты, но откуда-то взялась новость, будто приезжает Мао Цзэдун, и надеялись на встречу с ними.

В Сталинграде отправляя военнопленных, неизвестно зачем им объявили: уезжаете домой. И вместо станции назначения Хромпик адресовали поезд на Свердловск-Пассажирский. Мало того, что нам за переадресовку пришлось платить железной дороге штраф – 75 тыс. руб. наличными (именно наличными!), на следующий день немцы увидев обман, забастовали. На предупреждение конвоя они не реагировали. Тогда начальнику конвоя пришлось применить одну из предупредительных мер - дать команду «ложись!». Колонна легла, за исключением троих. Согласно инструкции «за неподчинение» применили оружие - все трое были смертельно ранены…

Наконец пришла пора планомерной отправки. Тогда шутили: если немцы мочат бочки, значит скоро домой. А бочки замачивались специально - они загружались в вагоны наполненными с водой для питья. Перед отправкой в зонах организовывались «ярмарки» - привозили магазины с целью дать возможность уезжающим купить крайне необходимое и одновременно «выкачать» из них наши дензнаки. Деньги у них были, приходилось даже завозить товары из свердловского ювелирного магазина. А вот некоторым генералам пришлось покупать «приличные» костюмы за счёт управления МВД.

Мы знали, что наших «подопечных» дома ждут по-разному. В ФРГ на их лицевые счета зачислялось офицерское денежное довольствие. В Австрии, по свидетельству моего знакомого И. Бобкова, сопровождавшего туда эшелон, на каждой станции собирались местные жители, играл духовой оркестр. В Вене поезд встречала масса людей, состоялся митинг, на котором вернувшихся приветствовал сам канцлер. Каждому прибывшему тут же выдали по 3000 шиллингов, иногородних отправили по домам на легковых автомобилях.

Помнится случай, произошедший с одним румыном или венгром, это я запамятовал. Во время германской оккупации Украины он дезертировал, женился на советской гражданке, родители которой жили в Москве. Затем он попал в руки властей, его снова направили на фронт, а там – плен. За годы нахождение в уральском лагере он сумел разыскать русскую жену с дочерью. Зная, что его ждёт на родине, этот военнопленный уговорил тестя сделать всё, чтобы он остался с его дочерью. Тесть добился приёма у К. Ворошилова и в ночь перед отправкой эшелона за границу пришла телеграмма: «Освободить».

…За годы войны а насмотрелся на всё, что натворили оккупанты на нашей земле, и в боях думал о месте им за всё. Встретившись с ними в уральских спецлагерях, злобой уже не пылал, считая: они заслужили того, к чему шли. Когда же отправили последнюю партию и закрыли лагерь, на душе стало спокойно: война для всех окончена. Теперь остаётся лишь вспоминать, и нам и им. А тот, кто помнит, как всё было, никогда не захочет воевать.

Подготовлено к публикации А. Думчиковым. Фото А. Думчикова