Берега Исети от Царского моста до улицы Куйбышева – очень знакомое мне место, если не сказать больше. Здесь мной нарисован чуть ли не каждый квадратный метр. Мальчишкой я любил бродить на этих берегах. Помню высокие стебли и горький запах полыни, странную, даже жутковатую пустынность, какой-то несуразный, крошечный домишко с рельефными коричневыми буквами на грязно-желтой стене: «Керосин». Напротив, через речку, гордо возвышались сооружения старого завода, похожие на средневековый замок. Это была особенная, отдельная, зачарованная местность. Трудно представить, что находится она почти в самом центре города.
У Царского моста приютился изящный потрепанный домик в стиле ампир с красивым кованым балконом. В этот удивительный домик, я попал позже, уже на излете детства. Там были мастерские художников, Свинкина, Калашникова, Сыскова, Филоненко. Здесь существовало тогда, трудно объяснимое ныне, своеобразное художническое братство. Художники были объединены не столько соседством, сколько искренней дружбой, общим направлением творческих исканий, а так же иллюзией общности своей судьбы. Старая скрипучая лестница, старинные двери, странные запахи, полумрак. Этот дом и заключенный в нем мир находились в полной гармонии с местом, которое его окружало. Так получилось, что некоторое время назад, в течение трех лет, у меня была мастерская все в том же очарованном уголке. В рязановском особняке, что стоит между баней на ул. Куйбышева и бывшем рестораном «Харбин». Путь из дома на работу и обратно, как будто возвращал меня в детство.
Многое изменилось, но ощущение заколдованности и затерянности этого островка в большом городе сохранилось и по сей день. Усталая Исеть медленно несла мимо меня свои отравленные воды. Кружили невесть откуда взявшиеся чайки. Вдохновенно квакали лягушки. На пыльной траве паслись две толстые пятнистые коровы. Однажды, идя в мастерскую, наблюдал буколическую сцену: двух купальщиц возле сточной трубы. Я потом нарисовал такую картинку, «Затерянный мир». Есть там и телебашня, и коровы, и купальщицы. На картинке не видно только, что были исетские русалки сильно выпивши. В дворике, в который я заходил через петербургски-достоевскую подворотню, ощущение затерянности и отдельности этого мирка еще усиливалось. В расхристанном, но уютном дворике приходит на ум уже не Достоевский, а Зощенко. И если уж вспоминать писателей, то мрачный подъезд с безумной алогичностью лестничных маршей, площадок, каких-то закутков, сундуков и с большой гильотиной наверху пробуждает в памяти произведения Кафки. Обитал я на третьем этаже дома, который с улицы выглядит двухэтажным. Странное у меня там было соседство. Очень быстро, на моих глазах, рядом выросла стройная колокольня Свято-Троицкого собора, и часто мою маленькую комнатку пронизывал мощный и торжественный колокольный гул. Из окна была видна близкая громада телебашни. Что еще было вокруг? Причудливо извивались драконы на китайской крыше, споря с инженерной конструкцией купола цирка. На ближнем берегу скромно поджидали посетителей баня и психдиспансер. Старожилы этих мест часто поминали художника Виктора Махотина. Этот русский человек по странному влечению души записался в евреи и работал сторожем в синагоге. Синагога была тут же, в двух шагах. Как раз там, где ее нынче вновь построили.
Не уверен, что мне удалось убедить читателей в привлекательности поймы Исети между двумя мостами. Как-то там диковато и абсурдно. Но вот что удивительно: время идет, место все время изменяется, лягушки больше не поют, там, где паслись коровы, уже лежит асфальт. Но зачарованность этого затерянного уголка все та же. Я очень надеюсь, что, несмотря на многочисленные разрушения, своеобразие и неповторимость нашего города уцелеет, и он не превратится окончательно в безликий, трагически не помнящий родства, бесчеловечный мегаполис».